Брошенные автомобили зоны отчуждения

Мы отправились в путь, чтобы разыскать автомобили, пережившие атомную катастрофу 2011 года. Но нашли кое-что более поучительное...

Замрите, закройте глаза – и представьте какофонию восьмибитных звуковых эффектов, болтовни и гудков, запах сигаретного дыма над головами игроков. А теперь откройте глаза. Вы – в самой одинокой комнате в мире.

Выцветший календарь на стене показывает 11 марта 2011 года. По полу разбросаны корзинки и стальные шарики для пачинко – японской разновидности бильярда, так что ходить надо осторожно.

Ощущение потерянности и паники кажется о­сязаемым. Его вкус чувствуется в спертом влажном воздухе. У входа в игровой салон валяется ржавый детский велосипед – семь лет назад владелец бросил его и удрал. В дальнем углу парковки сорняки обвили серебристую Audi A4 и медленно тянут ее в землю, из которой для нее были добыты руда и нефть.

Наше путешествие начиналось с бесшабашной идеи. Раз уж меня занесло в Токио, почему бы не попросить у Honda самый дурацкий из кей-каров и не рвануть в трехчасовую поездку в частично открытую зону отчуждения вокруг АЭС "Фукусима-1"? На фото забиравшихся туда смельчаков я видел заброшенные машины. Учитывая любовь японцев к тачкам, после массового бегства там должно было остаться множество интересных экземпляров. В наших мотивах не было кощунства, только любопытство.

В марте 2011-го девятибалльное подводное землетрясение вызвало серию цунами до 39 м высотой. Они опустошили северо-восточное побережье Японии, затопив 600 кв. км земли, вызвав гибель 16 000 людей и разрушив охлаждение трех реакторов, отчего те расплавились, отравив прилегающую территорию. Через 6 лет, в марте 2017-го, правительство отменило приказ об эвакуации.

Бывших жителей почти всех населенных пунк­тов, за исключением ближайших к станции, где радиация по-прежнему высока, приглашают вернуться в дома. На восстановление здравоохранения и коммунальных служб выделен эквивалент 180 млн евро. Однако приглашение правительства приняли лишь 15% эвакуировавшихся. Пусть ученые и говорят, что теперь там безопасно, согласитесь ли вы отправить своих детей в местную школу? Риск­нете ли пить фукусимскую воду?

Игровой салон в городе Томиока задает настрой всей поездке. Мы чувствуем себя не исследователями, идущими "туда, куда не ступала нога человека", а скорее грабителями могил. Эта заброшенная Audi – не трофей удачливого искателя, а итог чьего-то тяжелого труда, и оставлена она здесь потому, что ее владелец выбрал жизнь. Сильнее всего здесь ощу­щаешь необходимость просто осознать причастность к человеческому роду и помолчать в знак уважения.

Кстати, об уважении. Honda N Box Slash Mugen – это квинтэссенция Японии: кубический кей-кар с обвесом сомнительной аэродинамической ценности. Когда мы выбирались из Токио, тарахтение 3-цилиндрового мотора в 660 кубиков вызывало у публики веселый, непочтительный переполох. Здесь, в отрезвляющей атмосфере беды, он выглядит неуместным. Хотя кому нас судить?

Если не съезжать с автострады номер 6, которая проходит по берегу прямо через центр зоны отчуждения (гигантские счетчики Гейгера вдоль обочины, перекрытые бетонными блоками съезды, знаки "Берегись радиоактивных кабанов"), то поток машин выглядит сравни­тельно обычным. Но если свернуть в один из открытых для посещения городов, вроде Томиоки или Намие, становится ясно, что готовность Японии к инвестициям встречает нежелание японцев возвращаться.

На главной деловой улице Намие нет ничего, кроме обрушившихся домов и заколоченных магазинов. Изредка проезжает случайная машина, но в целом мы предоставлены сами себе. Обычно мы перекидываемся шутками, но сегодня они застревают в горле. Куда ни глянь, любая деталь вызывает щемящее чувство: одинокий велосипед на ж/д-станции, плакаты к выборам, которые давно прошли, разграбленные автоматы... В Томиоке мы проезжаем мимо заброшенной школы. Смотреть на нее тяжело: нет ни детей, ни жизни. На выез­де из Томиоки до горизонта простираются бесконечные штабеля черных мешков: в каждом из них – загрязненная почва, на рекультивацию которой уйдут годы. На шоссе 6 наше внимание привлекает заброшенная автоконтора: машины по-прежнему стоят во дворе в армейском порядке. Мы разглядываем Jaguar XJ на 20-дюймовых дисках с фигуркой на капоте, старый Cadillac, изумительной красоты буддийский катафалк, переделанный из Lincoln, но настоящая жемчужина скрывается за углом – заниженный S-Class, который улегся на брюхо, потому как его пневмоподвеска выдохлась.

Скоро за стеной высокой травы появляется еще одна стоянка. Еще один катафалк; снова "американец", оранжевый Chevy Impala SS с дверью нараспашку, которая приглашает заглянуть внутрь... и гидроцикл. Когда-то они были гордостью владельцев, а сейчас стоят, словно в музее. Может быть, однажды их заберут отсюда. Может быть, они простоят здесь сто лет. Когда мы сворачиваем обратно на юг, мой взгляд внезапно выхватывает среди разросшихся деревьев Mini "британского гоночного" цвета. Далеко ж ты забрался от дома, земляк!

То, что я сначала посчитал двором, на деле оказывается АЗС, уставленной японскими хэтчами и бежевыми седанами. А потом сквозь заросли плюща пробивается белый отблеск. Я карабкаюсь на ограду и отбрасываю ветви в сторону, освобож­дая белый GT-R R32 V-spec II. Он уже поглощен молодыми джунг­лями. А рядом с ним – образчик безумных японских названий: Mazda Bongo Friendee.

Мне становится окончательно ясно, что больше здесь делать нечего. Мы уезжаем, убедившись, что японцы обладают автомобильным вкусом, и испытывая глубокую жалость к жизням, которые были в мгновение разрушены страшной катастрофой.

Если вас волнует наша безопасность и вы хотите узнать, не носил ли я тройной скафандр и не сидел ли потом месяц в карантине, приведу несколько цифр. Используя примитивный счетчик Гейгера в моем смартфоне, я собрал показания с нескольких точек маршрута. В томиокской школе он показывал 0,38 мкЗв/ч (микрозиверта в час, где зиверт – единица измерения ионизирующего излучения), что в целом характеризует полученную нами среднюю дозу. Для сравнения, жители Токио получают 0,04 мкЗв/ч. Мы пробыли в районе Фукусимы пять часов, так что суммарно накопили 0,38×5=1,9 мкЗв. Если прожить там год, то общая доза радиации составит 0,38×24×365=3329 мкЗв. Пока все понятно? Для сравнения, при полете из Нью-Йорка в Лос-Анджелес вы схватите 40 мкЗв, при маммографии – 3000 мкЗв, максимальная допустимая доза для работников АЭС составляет 50 000 мкЗв/год, а доказанное повышение риска онкологии начинается со 100 000 мкЗв/год. В общем, как вы видите, на бумаге все безо­пасно. Правительство не пытается жульничать с населением, но цифры – это одно, а душевный покой – совершенно другое.

Если эта трагедия чему-то нас учит, то лишь тому, что как бы глубоко мы ни забивали сваи и как бы прочно ни строили дороги, в любую минуту наша жизнь зависит от каприза матери-природы. Джек Лондон, оказавшийся в Сан-Франциско после Великого землетрясения 1906 года, описывал его так: "Улицы горбатились разломами и наростами, везде громоздились кучи мусора от разрушенных стен. Обнаженные стальные балки, перекрученные под прямыми углами, торчали из руин где вертикально, где горизонтально. Телефонные и телеграфные линии были нарушены. Гигантские водные резервуары поло­пались. Все человеческие изобретения, созданные для само­сохранения, оказались бесполезными перед силой тридцатисекундного дрожания земной коры".